Стэн Барстоу - Любовь… любовь?
Я немного смущен, хотя, собственно, что же тут смущаться: ведь книга-то его, а не моя. И говорю с легким смешком:
— Немного смелая вещь, правда? Я и не знал, что такое печатают.
— Книга прошла через несколько судов, прежде чем ее разрешили напечатать, — говорит Дэвид.
— Неудивительно… — И тут мне приходит в голову мысль, что старина Дэвид, прочитав такую книжицу, может бросить ее где-нибудь и она может попасть в руки Крис. — Эта книга считается хорошей или как?
— Это шедевр, — говорит Дэвид. — Другого слова не подберешь. Это одно из самых значительных произведений, написанных на английском языке.
Я думаю, что с удовольствием почитал бы ее на досуге и говорю:
— Придется тебе одолжить ее мне как-нибудь.
— Боюсь, она покажется тебе скучной — говорит Дэвид. — Ее нелегко читать. Тут такой глубокий подтекст, что надо прочесть ее несколько раз, прежде чем начнешь что-то улавливать… Во всяком случае, мне бы не хотелось, чтобы, скажем, твоя мать открыла ее на том месте, где ты открыл. Она может не понять.
— Ручаюсь, что не поймет. А что думает по этому поводу Крис?
— Она ее не читала. Крис знает об этой книге, знает ей цену, но говорит, что не считает нужным пускаться в ее изучение.
Он вытаскивает другую книгу.
— А как насчет этой?
Я бросаю взгляд на заглавие.
— А, Реймонд Чандлер. Да, я читал эту книгу. И еще три или четыре его книги — все, что было в библиотеке.
— Ты любишь читать?
— О да. Я читаю все время. По-моему, читать в тысячу раз интересней, чем смотреть телевизор.
— Какие же книги ты читаешь?
— Ну, детективы, военные истории, — словом, всякое такое… А почему бы тебе не написать книгу, Дэвид? Про войну. Ты ведь много всего повидал, правда?
— Даже слишком много… — Он ставит Чандлера на место. — Как-то раз я решил написать про то, как я был в лагере для военнопленных… Но таких книг оказалось столько, что не было смысла создавать еще одну. — Он вытаскивает какую-то книгу и протягивает ее мне. — Если бы я мог написать о войне вот такой хороший роман, я бы не думал о том, сколько до меня было об этом написано.
Роман называется «По ком звонит колокол».
— Я видел фильм по этому роману, — вдруг вспоминаю я. — Он снят довольно давно, но сейчас его снова выпустили на экран. Там еще играют Гарри Купер и Ингрид Бергман… Хороший фильм.
Ингрид… Ингрид… Словно сквозь сон я слышу, что Дэвид предлагает мне взять книгу и прочесть, может, она мне тоже понравится.
Немного погодя я заглядываю на кухню, чтобы переброситься несколькими словами с Крис, пока наша Старушенция куда-то вышла.
— Послушай, Крис, ты не будешь возражать, если я смоюсь около половины седьмого, а?
Она режет крутые яйца для салата.
— Я буду смертельно оскорблена — говорит она. — В первый раз пригласила в свой новый дом, и вот, пожалуйста: ему уже не сидится. Что-нибудь важное?
— Чрезвычайно важное. Вообще-то я сегодня не собирался никуда идти, но получалась маленькая неувязка, и теперь я просто не могу не пойти.
— Как же ее зовут? — спрашивает Крис.
— Ну, ты ее не знаешь.
— Так хоть немного узнаю, если ты скажешь, как ее зовут. Надеюсь, тебе-то известно ее имя?
— Конечно. Ее зовут Ингрид Росуэлл. Но ты ничего не говори маме, ладно? Ты ведь знаешь, какая она у нас! Просто, я сам со временем все ей расскажу, если… ну, ты понимаешь.
Крис улыбается — улыбка у нее такая чудесная, что на сердце становится сразу легко и кажется, все в порядке в этом мире, да и вообще везде.
— Понимаю, — говорит она.
Тут в кухню врывается наша Старушенция, облизывая масляные пальцы и вытирая их о передник, который дала ей Крис.
— А ну, — командует она, обращаясь ко мне, — пошел вон отсюда. Терпеть не могу, когда мужчины толкутся под ногами и мешают работать… Как тут у тебя дела? — спрашивает она у Крис. — По-моему, почти все готово, да?
— Если только ты заваришь чай.
— Мигом, голубка.
Через несколько минут мы все усаживаемся за стол, и Крис принимается рассказывать о том, что они видели во время свадебного путешествия, а Старик наш тут же заводит разговор о Лондоне. Есть у нашего Старика такая слабинка — считать себя великим специалистом по Лондону на том основании, что он был там несколько дней во время первой мировой войны, а потом ездил раза два или три на соревнования духовых оркестров да на финальные игры в розыгрыше кубка по регби. И нисколько его не смущает то, что он сидит рядом с Дэвидом, который там родился. Вскоре он так запутывается, что уже Крис приходится вытаскивать его за уши.
— Но ведь на Лестер-сквере даже и бара такого нет, папа, — говорит она.
— Сейчас, может, и нет, а когда я туда ездил, был, — говорит Старик. — Ты что, хочешь доказать, что я не знаю Лондона?
— Яйца курицу не учат, — говорю я и тотчас получаю от Старика взбучку.
— А ты не суйся, когда тебя не спрашивают, молодой человек. — И, подняв указательный палец, он изрекает: — Так вот, когда мы с Эзрой Дайксом поехали на соревнования духовых оркестров, которые устраивала «Дейли геральд» в сорок девятом… нет, стойте… кажется, это было в пятьдесят первом?… — Он поворачивается к Старушенции: — Ты ведь помнишь, когда это было — в сорок девятом или в пятьдесят первом?
— Ну, откуда же я знаю, — невозмутимо отвечает наша Старушенция. — Ты бы лучше помолчал и попил чаю.
Тут Дэвид, который сидит себе и молчит, не принимая в этом споре никакого участия, поднимает от чашки глаза и украдкой мне подмигивает.
В двадцать пять минут седьмого я отправляюсь в ванную, мою руки и, пока наша Старушенция возится на кухне, помогая Крис мыть посуду, хватаю пальто и выскакиваю на лестницу.
Она ждет меня на углу у банка Берклея. На ней синее пальто с большим меховым воротником, которое очень идет к ее фигурке. Она без шляпы, в туфлях на высоченных каблуках. Я увидел ее раньше, чем она меня, и я еще перехожу через улицу, а у меня такое ощущение, точно я раздвоился и половина меня уже стоит рядом с ней.
— Привет!
— Привет. Так вы получили мое письмо?
— Да. Получил.
Я держу ее руки, затянутые в перчатки, и смотрю на нее, а она все лопочет, лопочет о том, почему опоздала вчера. Сейчас, когда я знаю, что это было не нарочно, меня это уже не интересует, а она все говорит и говорит, рассказывая мельчайшие подробности.
— А как его звали? — спрашиваю я, прерывая ее рассказ.
— Кого?
— Да того носильщика, который помог вам нести чемодан.
— Откуда же я знаю? — говорит она и только тут замечает, что я над ней подшучиваю. — Понимаю, я слишком заболталась, да? И все это не имеет значения, верно?
— Никакого.
— Представляю себе, что вы обо мне подумали.
— Забудем об этом. Теперь ведь все в порядке.
— А что вы делали? — упрашивает она. — Я испортила вам вечер? Вы долго меня ждали?
Я говорю ей, что ходил в кино с приятелем, и спрашиваю, как это она надумала написать мне письмо. Потому что ведь это самое замечательное. Она собиралась прийти, и это уже, конечно, немало, но, раз она подумала о том, что надо написать мне, значит, ей наши отношения не безразличны и она не хотела, чтобы все распалось, и вынуждена была что-то предпринять.
— Надумала, и все, — говорит она. — Я решила, что если вы сразу все узнаете, то поймете, что я не могла поступить иначе. А если бы я отложила до понедельника, тут бы накопилась уйма всего — вы понимаете, о чем я говорю? И было бы куда труднее все исправить. Видите ли, я боялась, как бы вы не подумали, что я это нарочно сделала.
— А откуда вы знали, где я живу?
Это ведь тоже кое-что доказывает: значит, она и раньше интересовалась мной.
Она улыбается, не глядя на меня.
— Да вот так, знала, — говорит она. — Может, я знаю о вас куда больше, чем вы думаете.
Мне хочется запеть, закричать прямо здесь, на улице. Какая она прелесть! Настоящая прелесть!
III— Ну, куда же мы пойдем? В кино?
— Я бы лучше погуляла и поболтала, — говорит она, и меня это вполне устраивает. Ведь как раз об этом я мечтал в прошлое воскресенье, когда явилась эта Дороти и влезла в наши отношения. Бог мой, как подумаю о ней… Ведь она чуть не поломала нам все… И ничего бы этого не было — я бы не шел сейчас с ней и не знал, что она мной интересуется, как и я ею. А может, это и к лучшему, что у нас не все было гладко, потому что это заставило Ингрид раскрыться и дать мне понять, что она интересуется мной. Словом, мы как бы сделали два шага назад и дюжину вперед. Я даже начинаю думать, что мы должны быть благодарны Дороти.
— А вы сегодня были свободны? Вам не трудно было встретиться со мной?
— Вообще-то говоря, мне не следовало сегодня приходить, — говорю я, а сам думаю, что, даже если б по улицам бегали голодные львы, это не удержало бы меня. — Мы всем семейством приглашены были на чай к моей сестре, на ее новую квартиру. Она вчера вернулась из свадебного путешествия.
